Млечный путь
Вселенная
Вся вселенная будто в моих руках.
Растираю в ладонях межзвёздный прах –
Галактический мусор и пыль комет:
Они ярко пылали – теперь их нет.
А планеты? На каждой – огромный мир,
Пропадают в отверстиях чёрных дыр,
Что их пепел доставят затем в никуда.
Утекает материя, будто вода.
Тут же, прямо под кожею, ты посмотри:
Via Lactea вены мне жжёт изнутри!
Он в пространство выструится опять,
И опять созвездьями истекать.
Так за часом час, уж который год,
Я врастаю в сумрачный небосвод,
Мириады звёзд обратив в пыльцу,
Раскидав веснушками по лицу.
Не суметь мне у времени что-то взять,
Так, чтоб время меня не нашло опять,
К своей радости или несчастью, его
Я являюсь частью и веществом.
Игнорируя правила бытия
Может быть, вселенная – это я?..
Баллада о пропавшей деревне
Слетела с катушек. Поехала. Тронулась.
Что тут ещё сказать!?
Лишь отвернись, за спиной уже шепчутся.
Сплетни. Да что с них взять!
Просто ходила своей дорогою,
Тропкой своей лесной.
Всюду одна, как луна одинокая,
И только сама с собой.
Слишком красива и взгляд дикарки,
Гроздья рябины в косе.
В том виновата, что непохожая,
Что не такая, как все?
«Безумная!», «Дикая», «Рыжая бестия» –
Только и слышится вслед.
Может быть, ведьмой ещё назовёте?
Гривы подходит цвет.
Чем виновата, что к вам приставлена
Род ваш людской хранить.
И защищая от бед и напастей
Вам же мешаю жить…
Вскоре затихли пустые толки
И голоса вдалеке.
Зачем же вы, камень повесив на шею,
Меня притащили к реке!??
Прошу вас, одумайтесь, люди, не надо!
Греха вам с души не смыть.
И страшную правду об этом злодействе
Не сможете вы утаить.
И сдавленный крик,
И толпы дикий хохот,
И ужас в зелёных глазах.
Воды тихий всплеск.
Побледневшие губы
Не в силах и слова сказать.
И воды сомкнулись,
Навек схоронили
Монстра, которого нет.
Последний оставшийся солнечный лучик,
Во тьме не увиденный свет.
Говорят уцелевшие, видели будто,
Как на заре у реки
Стёрла деревню девушка юная
Одним лишь движеньем руки.
Аконитовый чай
Аконитовый чай
С лепестками омелы…
Я вернусь, не скучай.
Прогоню чёрно-белый
Застарелый кошмар,
И зажгу волчье солнце.
Тот, кто первым пропал,
Так же первым вернётся.
По знакомым местам
Пронесусь ураганом –
По болотам, лесам,
Где повсюду капканы.
Я проникну в твой дом
Самой лунною ночью,
Неизменно ведом
К нему тропкою волчьей.
Ловко влезу в окно,
Опущусь тихо рядом.
Мне другой не дано,
Мне других и не надо.
Ты прошепчешь во сне,
Будто я – камикадзе
И не стоило мне
Насовсем оставаться.
У охотников взгляд
Ядовито-холодный.
Кровь к вискам и приклад,
Серый камень надгробный.
Улыбнусь во всю пасть,
Хоть хожу я по краю,
Мне не страшно упасть,
Я тебя выбираю!
Несмотря ни на что.
И не злой, и не хмурый…
Нестерпимо тепло
Мне под серою шкурой.
Я вернуться готов
Самой длинною ночью.
Через пламя костров,
Если только захочешь.
Через сотни веков,
Навсегда буду рядом.
Мне другой не дано.
Мне других и не надо.
* * *
Бывает, что души срастаются криво,
Бывает, частей витражам не хватает,
Мозаикой тусклой глядят молчаливо
На двери соборов – ворота от рая.
Куда их, уродов, что тянутся к небу
Воздушными змеями вечной печали
(Никто из них даже и змеями не был),
Всех тех, кому вечную жизнь обещали,
А сами используют вместо брусчатки,
Мостят переулки, стараясь не слушать,
Как досками стонут на шатком причале
Залитые клеем разбитые души?
Они, как витрины, что светят неоном,
Всегда выделяясь в ночном полумраке.
Их сотни, их тысячи, их миллионы.
Их любят лишь ветры, дожди и собаки.
Они переломаны и безнадёжны,
И склеены скотчем они, как попало.
Они рассыпаются мраморной крошкой,
(Но этого нам замечать не пристало).
И плачут, и воют, и лезут на стены,
И снова нигде не находят приюта.
Снаружи бесцветны они и смиренны,
И каждое утро, как «Доброе утро!».
Но всё же, в глазах их таится отгадка
И страшная правда застыла во взгляде.
Им скрыть бы её от прохожих, украдкой
Запрятав меж рано седеющих прядей.
Но даже для них мир нашёл примененье…
И души-горгульи впечатаны в мрамор.
Они с понедельника по воскресенье
Взирают в Париже со стен Нотр-Дама.
