ПАРЧОВОЕ ПЛАТЬЕ

(Отрывок из повести «Аллах все видит»)

Повесть о трагической любви юных подруг Култум и Анфисы, выросших в разных условиях жизни. Лейтмотив произведения – оскудение личности, выражающееся в разладе человека с окружающей средой и в частности – животным и растительным миром.

Особенность повести в том, что ее можно читать выборочно: с начала, середины или с конца: повесть состоит из самостоятельных глав-рассказов, объединенных общей идеей возрождения в человеке его исконно природных качеств.

(Продолжение. Начало в № 12 за 2014 г. и № 1–7 за 2015 г.)

Максуд в белом шерстяном свитере и коричневых брюках, стараясь не прихрамывать, только успел выйти на лестничную площадку, как во двор вошли Култум и Анфиса.

Неожиданно увидев его наверху, девочки растерянно приостановились у ворот.

Максуд, вскинув руку, не в меру громко, словно беспечно-визгливый мальчишка, воскликнул:

– Приветствую вас!

Култум почувствовала на себе его затаенно-пронзительный взгляд и, пряча глаза, стала нарочно поправлять каз, догадываясь, как нравится она ему в этом национальном наряде.

– Привет, Макс-…суд!.. Максуд! Максуд! – переложив пакет в левую руку, правую в привычном приветственном жесте Анфиса подняла вверх.

– Заходите, пожалуйста! Заходите! – стараясь быть сдержанным, понизил голос Максуд и невольно потер руками. Потирать руки с удовольствием вошло в привычку, когда он удачно заканчивал упражнения, которыми истязал себя.

– Вот здорово! – радостно воскликнула Анфиса, помнившая, что еще совсем недавно Максуд не мог ходить и двигать рукой.

– Он чудеса творит! – прошептала Култум, не замечая, что Максуда уже не было на лестничной площадке.

Максуд тихо удалился, не желая обращать внимание на свою хромоту: он все еще припадал на левую ногу.

– Что сделал? – Анфиса заинтригованно приостановилась на ступеньке посредине лестницы.

– Ты тетю Халабу нашу помнишь?

– Высокую такую? С большим морщинистым лицом и маленькими зоркими глазами?

– Ее внучке Максуд сделал серебряные сережки «Пархикан», что значит «Ромашка». Лепестки в виде головок орнамента, покрытые белоснежной эмалью, а середина – блюдечко из желто-оранжевой эмали. Притом блюдечко – не сплошное гладкое пятно, а какое-то остро игольчатое, как у настоящей ромашки.

– Ни фига себе!

– Вот и мастера аула удивляются, как ему это удалось. В ответ он улыбается, но не выдает тайны.

– И папа твой не догадывается? – спросила Анфиса, наслышавшаяся об отце Култум как об одном из лучших мастеров.

– Этот парень, – сказал папа, – уже обогнал всех нас.

Анфиса почувствовала в словах Култум не зависть к чужому человеку, превзошедшему в мастерстве ее отца, а скорее гордость за Максуда. Но гостья не успела осмыслить, что бы это значило, ибо Култум продолжала щебетать ангельским голосом:

– Но не в этом дело, а в том, что как внучке, так и другим, живущим в Сочи, сережки так понравились, что дочь тети Халабы заказала Максуду для себя какую-то вещь и выслала сто долларов аванса, сказав, что не постоит за ценой, если даже это обойдется в тысячу долларов! Понимаешь?!

– Приличные бабки!

– Видно, дочь тети Халабы, хотя и живет в лучшем курортном городе и купается в долларах, скучает по аулу и аульским ценностям… Ну ладно, пойдем, а то подумает, что обратно вернулись…

– И что он собирается для дочери тети Халабы сделать?

– Не говорит никому.

– И мне не скажет?

– Вряд ли. Не знаю. А может, и скажет. Спроси у него. Только обязательно спроси, – как-то неуверенно заговорила Култум, которой тоже не терпелось разгадать секрет.

За разговором они не заметили, как вошли в прихожую. У двери лежали две пары тапочек: одна пара – отечественный ширпотреб, который еще не так давно носил Максуд, другая – такая же, как и ныне на ногах его, яркая по окраске, с цветами васильков, подснежников и анютиных глазок, парочка корейских тапочек фирмы «Оригинал». Они отличались не только по изяществу исполнения, но и тем, что внутренняя светло-желтая сторона подошвы была не гладкая, а пупырчато-ежистая, что помогало массажировать ноги при ходьбе. Дочь тети Халабы, узнав о болезни Максуда, прислала ему из Сочи две пары разных размеров тапочек-массажеров. Вторую пару он до сих пор еще никому из гостей не предлагал.

– Просто чудо! Век не видала таких тапок! – завизжала Анфиса, толкая Култум локтем в бок. Привычка толкать локтем выработалась во время занятий по дзюдо.

– Дай попробую, – не удержалась подруга.

– Только не уколись!

Култум надела тапочки и засеменила туда-сюда, косясь исподлобья на Максуда, весело взирающего на них из комнаты, скрестив руки на груди, что делал он, когда уставал от работы и был доволен собой.

– Вай-вай-вай! То больно, то щекотно, – смеялась Култум, возвращая тапочки Анфисе.

– Носи сама. Я вот эти надену.

– Нет-нет! Все лучшее – для гостей. Максуд их нам даже не показывал!

– Это правда, Анфиса, – виновато улыбнулся хозяин.

В это самое время с прогулки вернулся кот Рыжик и, ласково мурлыча, заюлил вокруг ног Култум и скоро очутился на ее руках.

– Надо ж, все живое тебя любит! – позавидовала Анфиса коту, видя, как нежно гладит его подруга.

Пол был устлан цветным табасаранским сумагом, занимавшим половину комнаты. Можно было ходить и в носках, но девочки, воздавая должное вниманию хозяина, надели тапочки.

– Я рада, что вы так хорошо выглядите, Максуд, – положив пакет с красками рядом, Анфиса присела на диван.

Указательный палец правой руки и мизинец левой у гостьи были перевязаны бинтом. Максуд подумал: «Наверное, девочка ходит на дзюдо». Он не понимал и не принимал, когда женщины занимаются борьбой и боксом, поднимают штангу и играют в футбол, поэтому решил не обращать внимания на пальцы Анфисы.

Почувствовав неодобрение в его взгляде, Анфиса спешно спрятала руки за спину.

Култум, не зная, куда себя деть, смотрела на Анфису, говорила с ней, хотя видела и слышала только Максуда.

Он придвинул к ней табурет. Продолжая поглаживать обомлевшего от удовольствия кота, Култум присела на край, как обычно делают неуверенные в себе люди.

В шагах двух от них сел на стул и Максуд – с таким расчетом, чтобы видеть девочек в лицо.

– А выгляжу так благодаря вам, Анфиса, – загадочно улыбнулся он, уставившись на нее задумчивыми агатовыми глазами.

– Вы всегда так шутите?

– Клянусь Аллахом, нет.

– Я бы хотела быть в чем-нибудь полезной вам, но от меня мало что зависит.

– Не говорите так, пожалуйста. Но прежде чем объясниться, хотел бы ознакомить вас с небольшой информацией, если не возражаете.

– Ради Бога!

Култум, стараясь не глядеть на него, одобрительно кивнула и надвинула каз на лоб: ей казалось, что глаза слишком явно выдают ее чувства к нему.

– Вы, наверно, слышали о нашем футбольном клубе «Анжи»? – Максуд обращался к гостье, но боковым зрением видел и сердцем чувствовал, что происходит с Култум.

– Бренд Дагестана!

– Так вот есть и газета «Анжи-спорт», которую выписываю.

– Слышала, но не читала.

– В детстве я, понимаете, любил гонять мяч, а теперь люблю читать, как пинают его другие. Перед самым вашим приходом, от безделья, просматривал газету и наткнулся на интересное сообщение. Одну минутку, пожалуйста.

Когда Максуд пошел в другую комнату, Рыжик спрыгнул с колен Култум и двинулся за ним: не думай, мол, что я охладел к тебе – просто приветствовал добрую гостью, а так – я всегда с тобой. Рыжику показалось, что хозяин заревновал его к Култум, и он, с присущей котам дальновидностью, решил успокоить друга своего.

Култум с Анфисой не успели пошептаться, как появился Максуд с газетой в руке в сопровождении Рыжика, шагающего рядом. Гордо виляя разношерстным пушистым хвостом, он как бы говорил: никто не помеха нашей мужской дружбе!

Встав перед девочками, словно ученик перед экзаменаторами, Максуд, сбиваясь, торопливо прочитал:

«Гол Роналду «вывел» болельщика из комы!

Гол нападающего «Реала» и сборной Португалии Криштиану Роналду помог юному болельщику Давиду Павлашику из Польши выйти из комы.

14-летний фанат Роналду впал в состояние комы после падения с велосипеда еще летом 2013 года.

Врачи посоветовали родителям ребенка создать домашнюю атмосферу, и те включали ему встречи с участием любимого футболиста.

8 ноября 2013 года, после трех месяцев комы, Давид открыл глаза сразу после гола португальца в ворота команды Швеции в стыковом матче за право попадания на чемпионат мира в Бразилию.

Роналду узнал об этом случае не сразу, но тут же принял решение разыскать юного поклонника. Давид и его семья были приглашены на матч ¼ финала Лиги чемпионов против «Боруссии», после которого юноше достались футболка и несколько других сувениров от именитого футболиста».

Максуд видел, как девушки слушали его, затаив дыхание и, успокаиваясь, сел на стул и начал:

– Понимаете, в чем дело? Да, больному врачи и лекарства нужны. Но в жизни нередко и не меньше, чем врачи и лекарства, чем сопереживания и сочувствие родным их знакомых, больному помогают люди, казалось бы, посторонние, но сумевшие как бы между прочим, ненавязчиво разбудить в нем земную надежду на жизнь, в то время как он разуверился во всем. Короче: такую роль в моей жизни сыграли тетя Халаба и вы вдвоем.

– Мы здесь ни при чем, – пробормотала Култум, краснея от приятных слов.

– Тем более я, – хохотнула Анфиса, не придавая серьезного значения ни газетной информации, ни словам Максуда.

– Ошибаетесь, Анфиса.

– Разве?

– В том-то и дело, что да. Вы сыграли не меньшую роль, чем подруга ваша. – Максуд покосился на Култум в надежде, что она поймет его без обиды.

– В чем же эта странная роль моя?

– Помните, как вы с Култум пришли ко мне, когда я сидел в коляске и не мог встать?

– Как забыть такое?!

– А почему смог встать и сделать первые шаги, догадываетесь?

– И так понятно!

– Что понятно?

– Что проявил характер.

– Я мог бы и не проявить его, если бы рядом с Култум не было вас.

– Честно говоря, ничего не понимаю, Макс-суд! Что ж такого волшебного я сказала?

– Дело не в словах.

– А в чем? Ты что молчишь, Култум, как наказанная?

– Дело в том, Анфиса, что, будь рядом со мной одна Култум, я мог бы и не встать, понимая душой, что она свой человек и может простить мою слабость. Но в вашем присутствии, понимаете, в присутствии постороннего, простите за это чужеродное слово, человека проявить слабость для меня было бы смерти подобно. Наверное, это и решило все, хотя и не все, что происходит со мною, могу объяснить сам…

– Вы какие-то странные вещи говорите, Максуд!

– Разве не так, Култум?

– Хотя рассчитывала на это, но думала, что ни ты, то есть ни вы, ни Анфиса не поймете меня.

– За это я бесконечно благодарен вам обеим и всю жизнь останусь вашим должником! К слову сказать, хотите – верьте, хотите – нет, но еще до звонка Култум мне почудилось, что вы вдвоем появитесь у меня…

«Есть же на свете еще такие люди!» – восторгалась в душе Анфиса. Ей нравились в Максуде открытая простота и правдивость, перемежающаяся с детской непосредственностью.

– Ку-ку!

В комнату ворвалась Кизтаман в парчовом платье выше колен (что нехарактерно для национального наряда!) и с черной челкой над озорными васильковыми глазами.

– Вот и сестренка моя! – спрятав газету за спину, Максуд как бы незаметно уронил ее на стол, перед которым стоял.

Култум и Анфиса поняли, что он не намерен продолжать этот доверительный разговор при сестре.

Кизтаман нарочно приняла надменный вид и, картинно приняв позу руки в боки, лукаво заговорила:

– Кто дал вам право без меня беспокоить моего брата?!

– Я краски ему привезла. Вот они, – поспешила оправдаться Анфиса, приняв ее слова всерьез.

– А-а, и ты здесь? С приездом, забияка! – Кизтаман прикинулась дурочкой и с присущим ей дребезжащим хохотом обняла гостью.

Култум с Максудом переглянулись и, подавляя влечение друг к другу, повернулись в разные стороны, будто и не виделись.

«Как к лицу тебе щетина!» – промелькнуло в голове Култум. Сама не заметила, как провела ладонью по лицу, будто гладила щетину Максуда. Она не могла и не имела морального права выразить ему того, что чувствует.

«Как прекрасна ты в этом наряде!», – подумал Максуд, томно вздохнув и поправляя шевелюру, – она нравилась ему в своей природной простоте.

Они, как расположенные друг к другу люди, хорошо чувствовали то, чего не могли сказать словами.

Кизтаман, держа Анфису обеими руками за плечи и подстрекательски глядя в упор в глаза, продолжала хохмить:

– А где наша Маша?

– Какая Маша?

– Ну Манарша?

– А-а, мы ее как Марго знали.

– Манарша, Маша, Марго – один черт! Почему не приехала?

– Честно говоря, я так неожиданно выехала, что позвонить даже не успела, – пролепетала гостья, краснея за свое «честно говоря», ставшее противоположным истинному смыслу слов: она нарочно не звонила Манарше, не желая видеть ее рядом с Култум.

– Люблю тебя за честность! – Кизтаман, невольно усугубив вину гостьи, перехватила пакет.

Максуд извиняюще улыбался гостье: что, мол, поделаешь – такая уж проказница моя сестра.

Култум надулась, теребя бахрому платка: этой Кизтаман все до лампочки, лишь бы забавляться!

– О-о, молодчина, Анфисина! Коробка красок и рулон холста! С удовольствием возьму себе!

– Как так? – не поняла Анфиса.

– Очень просто. Брат мой давно бросил рисовать. Поменял урус-кисточку на наш резец. Художник из него не вышел. Я сама решила стать художницей. По рисованию у меня всегда было «пять». Я и брату подсказывала, как лучше рисовать, – расхохоталась она.

– Без выкрутасов жить не может! – враждебно глянула на нее Култум. – Ей надо в театре комедии работать – в Доме-два! В голове – сплошной ералаш!

– Кто тебе сказал, что я бросил рисовать? Разве резец кисточке помеха? – насмешливо спросил Максуд.

– А кто лучше меня знает, чем ты занимаешься? – кинув пакет на диван (поняла, что провалилась!), она опять стала руки в боки, привлекая внимание к новому парчовому платью, ради которого собиралась навестить брата вместе с Култум, если б даже не приехала Анфиса.

– Лучше всего ты в платьях разбираешься, и больше ни в чем! – не выдержал Максуд.

– А вы из зависти даже не поздравили меня! – капризно надула губы Кизтаман.

– Лишь потому, что как вошла, так стрекотала сорокой – слово вставить некогда было, – ответила ей Култум.

– Ты сама лучше, чем все твои платья, вместе взятые.

Не поняв тайной насмешки, приняв иронию за любезность, Кизтаман бросилась в объятья к брату:

– Ты – лучший, настоящий брат мой!

– Оч-чень клево! Такого платья я и в городе не встречала, – подала голос Анфиса, видя, как Максуд отталкивает разгоряченную сестру.

– Ну что, рузикар, хватит паясничать и кормить гостей баснями. Похозяйничай, пожалуйста. В холодильнике чуду крапивное и с картошкой и мясом. Подогрей в духовке, – приняв степенный вид, Максуд поскреб щетину и, забрав со стола газету, удалился в другую комнату.

– Давай помогу, – с облегчением вздохнула Култум.

– И я, – встала гостья…