DataLife Engine > Версия для печати

– Ну что ты заладил – Дарвин, Дарвин… Современная наука давно от его теории отказалась. Да и сам он был верующим и придумал ее так, на досуге. Всем разумным людям понятно, что не человек произошел от обезьяны, а обезьяна – от человека. И свинья тоже.

Мы сидим за длинным столом, уставленным тарелками с пирогами и мясным бульоном (отказаться от дополнительной порции нельзя, а то хозяйки обидятся), и ведем неспешный разговор о всякой всячине. Так, должно быть, трапезничали древние греки – среди вьющихся виноградных лоз и без женщин (прислуживающие рабыни не в счет). Даже темы у них наверняка были схожие – холоднее ли мясо, на которое дует ветер, и если да, то почему. Так за сотни лет неприметно зародилась наука. Описав полный круг, мы вернулись к истокам. Жужжат насекомые, веет слабый ветерок, и нет науки, лишь ее далекое предчувствие.

Я думаю, что даже среди моих знакомых в Кембридже удивительно много религиозных людей, и это не мешает им воспринимать дарвиновскую теорию. Но вслух ничего не говорю. Религия здесь – такая же молодая, как наука. Имамы лишь недавно стали важнее председателей сельсовета, а неофит всегда рвется в бой за веру и норовит обращать заблудшие души. Вместо ответа я встаю из-за стола и иду к умывальнику. Вода здесь чистая и звонкая – она течет в дом прямо из горного родника.

Уже несколько дней я гощу в большом табасаранском селении. Я приехал на сезон свадеб – конец августа. Братья, когда-то выросшие в этом доме, вновь съехались сюда на праздники со своими детьми; и странно мне было видеть мою московскую знакомую, облаченную в платочек и избегающую всякого общения. Сельские нравы строгие – из мужчин с девушкой имеют право общаться только родственники или ее жених, да и тот изредка.

На свадьбах расхождение кавказских и шариатских традиций было особенно заметно. Первая, умеренно мусульманская, ознаменовалась танцами до глубокой ночи, на которые собралась вся деревня – от младенцев до старух. Жених лихо отплясывал с куриной тушкой, а его брат – с бутылкой водки. Такие подарки традиционно дарит теща, и я подивился мудрости этого старого обычая. Кто знает, может, если бы тещи повсюду дарили зятьям еду и выпивку, о них бы не шла такая дурная слава. Но всех заткнули за пояс малые пацаны. Сперва они танцевали со взрослыми родственницами, а затем сбились в кучку, так что их долго не могли увести с площадки, чтобы освободить место другим.

Девушки кружились, сжимая в руках купюры, – правила хорошего тона в Дюбеке требуют от мужчины дать партнерше не менее пятидесяти рублей. Почти все деньги позже перекочевывают в мешок с подарками молодой паре. Одна из девушек танцует в футболке с надписью «I love my boyfriend», но, к счастью для нее, английский здесь мало кто понимает. Неженатые парни, вернувшиеся из армии, вполголоса делят десятиклассниц – кто к какой первым посылает сватов.

На шариатской свадьбе танцев нет, вместо них – длинный молебен. Им руководит седобородый деревенский имам. Напевая суры, он не забывает строгими быстрыми жестами поправлять щеголеватого внука, который молится у противоположной стены. На середине молитвы всем разливают шербет, и я успеваю поймать любопытные взгляды из-за двери – там молятся женщины.

Лишь на следующий день, когда сваты уже выкупили невесту, ее подружки все же сорвались в безудержный пляс, отбивая ритм на сундуке с приданым, и был этот танец еще более радостным и жгучим оттого, что все осознавали его быстротечность. Несколько минут – и невесту выводят из родительского дома, машины кортежа обливают водой из ведер, а мальчишки, перегородившие дорогу бревном, требуют выкуп водкой, но получают только несколько бутылок газировки. Зато все гости после молитвы уходят с пакетами сладостей. И на свадьбах, и на кладбищах – всюду раздают конфеты.

В дагестанских селах нет ничего выразительнее окон. На улице может бушевать гулянье, но взглянешь выше – и поневоле засмотришься. Все поколения собираются там, в глубокой тени за ставнями. Матери семейств с тяжелыми серьгами и морщинистыми лицами глядят вниз со смесью снисходительности и ностальгии, молодые женщины показывают младенцам широкий мир, а дети, подперев кулачками лицо, смотрят завороженно на странных взрослых и их непонятные игры…

Мальчишки сидят на диване, уставившись в телевизор, который днем, кажется, вовсе не выключают. В углу примостилась сестренка. Поджав тонкие коленки, она наблюдает – то ли за действом на экране, то ли за братьями. В комнату заходит еще один брат, совсем маленький. Он видит, что на диване нет места, и говорит писклявым важным голосом:

Ближе к вечеру у телевизора собираются мужчины. Всеобщие рукопожатия – кажется, четвертые за день. Смотрят видео из Мекки – каждый год миллиардер Сулейман Керимов за свой счет отправляет двух селян, вытащивших счастливый жребий, на хадж.

Выпуск новостей. В республике убит один из самых влиятельных шейхов. Террористка – русская, вышедшая замуж за ваххабита. Уже потом я узнал, что она была актрисой, окончила институт с красным дипломом, а затем играла главную роль в спектакле Русского театра – Олесю, дочку ведьмы, с позором изгнанную из церкви и наславшую селянам напоследок жуткий град.

– Узнал я недавно, что мой виноград воруют. Знакомые сообщили, что кто-то на рынке торгует по двадцать рублей – в два раза дешевле, чем мои точки. Стало быть, украли. А у кого тут красть, как не у меня? Я и попросил пастухов, чтобы ночью подежурили. В три часа утра звонят – говорят, поймали. Приехали двое на пятерке «Жигулей», четверть тонны в багажник набили. В салоне задние кресла сняты, туда еще двести кило бы влезло. Я сказал полицию вызывать, и сам туда поехал. Смотрю – а это даргинцы. Наши, стало быть, из Дагестана. «Не губи, брат!» – просят. Как воровали, значит, чужой был, а сейчас – брат… Я им в ответ: «Дурни, зачем воруете? Нужен виноград – попросите по-человечески». Сюда же все за ним ездят, мне не жалко. Министры, начальники… Даже батюшка. Молодой такой. Этот больше всех берет. Только из друзей, кому я рад по-настоящему, пока ни один не приехал…

Наконец, добрались полицейские. Я говорю – всем даю по барану. И пастухам, и вам. Извините, что побеспокоил. Те отвечают – не все так просто. Вызов зарегистрирован, отчитаться надо. Вот и пришлось моим ребятам в самую горячую пору в райцентр мотаться в рабочее время, объяснения писать. Чтоб еще раз я с полицией связался, да ни в жизнь! А воров отпустил. И виноград срезанный разрешил забрать, не пропадать же ему…

– Эй, брат, держи стакан. Водку пить будем! Кто тебе сказал, что мусульманам нельзя? Это ваши дарвинисты пудрят мозги людям. Пророк запретил пить вино, вот мы его и не пьем. А про водку он ничего не говорил.

Мать семейства торжественно ставит на стол поднос с пышущими жаром пирогами-чуду. Взять их невозможно – обжигают пальцы, и мы по очереди приоткрываем у верхних кусков наружный слой теста, не снимая их с блюда. От начинки из мяса и мяты валит пар. Кажется, он пьянит сильнее водки, и темы с каждой минутой становятся все причудливей.

– Знаешь ли ты, сколько будет «много»? Так вот, я открыл, что «много» – это пять или больше. Только послушай: «один ишак», «два ишака», «три ишака», «четыре ишака» и, наконец, «пять ишаков»! Дальше так и будет – «ишаков», хоть их сотня, хоть целый миллион. Стало быть, «пять» – это уже много. Потому Аллах и разрешил иметь не больше четырех жен.

И все хорошо, пока речь не заходит о вере. Братья охотно бы смирились с присутствием с ними за одним столом христианина или иудея, но я, не разделяющий ни одной из религий Книги, кажусь им кем-то вроде дарвиновской обезьяны, и они упорно пытаются сделать из меня человека.

Утомившись от постоянных пиров, иду по дороге – вверх, в горы. Почти сразу рядом тормозит машина с четырьмя джигитами. Горохом сыплются вопросы – Кто? Откуда? Где живешь? Словно пароль, называю фамилию приютившей меня семьи, и джигиты моментально превращаются в воплощенное дружелюбие, расцветают улыбками и предлагают подвезти. А на горы уже опускается быстрый закат, и манящие тропки расходятся, словно ветви диких яблонь. Девочка покормила барашка в загоне, и теперь бежит вниз, к селению. Тоненькое платье развевается на ветру, в руке – ненужный посох, в ослепительно черных волосах трепещет синяя лента. И недалеко она совсем, и догнать ее так же невозможно, как собственную юность…

Я послушно произношу слова молитвы, и все вокруг улыбаются, словно я только что сдал сложный экзамен. Я радуюсь, что долгие разговоры о религии, наконец-то, позади, ведь мне не хочется никого разубеждать и никому ничего доказывать, даже если бы это и было возможно. Все довольны – и ладно. Я улыбаюсь им в ответ и старая женщина, протянув руки, благословляет меня на арабском языке.

Бисмиллях