– В Дагестане признаны коренными четырнадцать наций. А я утверждаю: не четырнадцать, а пятнадцать. Мы, дербентцы, – особый народ. Для нас Дербент – единственный в мире город. Шахар, если по-нашему. На всем Кавказе еще ютились в крошечных аулах, а мы уже были горожанами. Даже Москва для нас – столица, но не город. Встречаемся на Садовом кольце и спрашиваем друг друга: «Когда ты приехал из Шахара?»Краевед Гусейн-Бала Гусейнов стоит у края смотровой площадки крепости Нарын-Кала и смотрит на Дербент. Гроздья домиков вспарывают волноломы двух древних стен. Напрыгивают скопом, пытаются повалить. Стены сердито щерятся трещинами, крошатся, но упрямо ползут к желтой полоске берега. Над городом вместо неба расстилается Каспийское море. Когда-то стены уходили высоко в него, словно зыбкие башни. Вдали бухта замыкалась на цепь, но волны не терпят оков.
Приснилось страшное – больше двух часов говорил со Светой Анохиной о проекте «Был такой город», а, как оказалось, диктофон сдох уже на первой минуте. Текст обещал сдать буквально через пару дней, а Анохина укатила в свой Дербент с елками вместо платанов и вернется только через неделю. Метнулся к компьютеру и начал судорожно молотить по клавишам, пытаясь вспомнить то немногое, что осталось в памяти.
Удивительно, но город, который называют не иначе как «перекрестком цивилизаций», «музеем под открытым небом», город, где чуть ли не каждый камень «дышит историей», город, являющийся объектом всемирного культурного наследия ЮНЕСКО, был фактически оторван от современной художественной жизни республики. Да, гостей по традиции возят в Дербент на экскурсии, кто-то из художников сам приезжает сюда на этюды, но сколько-нибудь значительных выставок, не говоря уже о более масштабных художественно-просветительских проектах, здесь не происходило.
